Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как
хорошо!
Хлестаков (пишет).Ну,
хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит! Еще
хорошо, если только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну что, друг, тебя накормили
хорошо?
Хлестаков. А, да! (Берет и рассматривает ассигнации.)Это
хорошо. Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
Анна Андреевна. Вот
хорошо! а у меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно
хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а
хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.
Хлестаков.
Хорошо,
хорошо. Ступайте, ступайте! я распоряжусь.
Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше всего любит, чтобы его приняли
хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Хорошо, подпустим и мы турусы: прикинемся, как будто совсем и не знаем, что он за человек.
Осип (в сторону).А что говорить? Коли теперь накормили
хорошо, значит, после еще лучше накормят. (Вслух.)Да, бывают и графы.
Хлестаков. А,
хорошо… я сейчас.
Хлестаков.
Хорошо, что присох. Я рад… (Вдруг и отрывисто.)Денег нет у вас?
Xлестаков.
Хорошо,
хорошо. Ну, а ты? (Выпровожает старуху.)
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было
хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип,
хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Хлестаков. А, да! помню. Вы очень
хорошо угостили завтраком.
Осип. Накормили, покорнейше благодарю;
хорошо накормили.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло
хорошо.
Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! сейчас можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое… Ах, как
хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.
Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты
хорошо содержатся, пьяниц мало… то чего ж мне больше?
Хлестаков.
Хорошо,
хорошо! Я об этом постараюсь, я буду говорить… я надеюсь… все это будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскиму.)Не имеете ли и вы чего-нибудь сказать мне?
Хлестаков.
Хорошо, пусть называется! Это можно.
Анна Андреевна. Да
хорошо, когда ты был городничим. А там ведь жизнь совершенно другая.
Хлестаков.
Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
Зеленеет лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там и зеркало!
Хорошо, светло
В мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно на́ сердце.
По водам плыву
Белым лебедем,
По степям бегу
Перепелочкой.
Хорошо не одевайся,
Добела не умывайся,
У соседок очи зорки,
Востры языки!
Так вот как, благодетели,
Я жил с моею вотчиной,
Не правда ль,
хорошо?..»
— Да, было вам, помещикам,
Житье куда завидное,
Не надо умирать!
Таким путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала
хорошо,
А тут его и выгнали…
Сдавались люди слабые,
А сильные за вотчину
Стояли
хорошо.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака?
Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Скотинин.
Хорошо, государь мой! А как по фамилии, я не дослышал.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…»
Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Правдин (Кутейкину).
Хорошо,
хорошо. (Цыфиркину.) Тебе много ль заплатить?
Что названия произвольны и весьма редко что-либо изменяют — это очень
хорошо доказал один из преемников Двоекурова, Бородавкин.
При среднем росте, она была полна, бела и румяна; имела большие серые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые губы, густые,
хорошо очерченные брови, темно-русую косу до пят и ходила по улице «серой утицей».
—
Хорошо бы здесь город поставить, — молвил бригадир, — и назвать его Домнославом, в честь той стрельчихи, которую вы занапрасно в то время обеспокоили!
— Я, знаете, мой почтеннейший, люблю иногда…
Хорошо иногда посмотреть, как они… как в природе ликованье этакое бывает…
— Это точно, что с правдой жить
хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово тебе молвлю: лучше бы тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать!
—
Хорошо. Теперь сказывайте мне, кто промеж вас память любезнейшей моей родительницы в стихах оскорбил?
Ему так
хорошо удалось уговорить брата и дать ему взаймы денег на поездку, не раздражая его, что в этом отношении он был собой доволен.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему
хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Какой же дождь? Чуть покрапал. Так я сейчас приду. Так ты
хорошо провел день? Ну, и отлично. — И Левин ушел одеваться.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими
хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
— Сэр Джон! Да, сэр Джон. Я его видела. Он
хорошо говорит. Власьева совсем влюблена в него.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но
хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
—
Хорошо, я пойду непременно, — сказал Левин, вставая и целуя ее.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину
хорошо, и нам
хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
Анна, думавшая, что она так
хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.